. . .
— Для вас это, возможно, не открытие Америки. Но не могу не доложить. Наступление организовано отвратительно. Я не критикую командование. Только констатирую. Тем более, что "отвратительно" относится в полной мере и ко мне. Где обещанная по приказу истребительная авиация? Еще на марше у меня забрали зенитный дивизион, чтобы прикрыть Броды. Там он и стоит поныне, прикрывая город, в котором нет воинских частей и который сейчас не трогает авиация противника. Задача мне была поставлена наскоро, и я ее тоже ставил впопыхах. Наступление началось без разведки, без рекогносцировки, без артподготовки. Штаб корпуса нас не информировал ни о противнике, ни о соседях. Я знал, что у меня правый фланг открыт. Но только что выяснилось, что совсем неподалеку стоят наши части, пехота, кавалерия. Они и слыхом не слыхали о наступлении корпуса. А могли бы очень помочь. Прошу штаб корпуса связаться с соседями и через армию или фронт обязать их взаимодействовать...
С беспощадной строгостью к себе и своему штабу анализировал Васильев действия частей. Он достал из-под целлулоидной крышки планшета карту, разгладил сгибы и показал положение полков. Я удивился:
— Вы продвинулись местами на тринадцать-пятнадцать километров?
— Дивизия могла продвинуться на тридцать и потерять вдвое меньше людей и техники.
Васильев быстро сложил карту, резким движением сунул ее обратно в планшет.
— Если бы я этого не понимал, меня бы, вероятно, радовало сегодняшнее продвижение. Курепин уже подсчитал, сколько суток потребуется, чтобы дойти до Берлина при условии ежедневного пятнадцатикилометрового марша. Он упустил из виду только одно обстоятельство: мы наступаем не на запад, а на северо-восток и задача наша пока что, увы, — как-то сдерживать натиск противника, который отмахивает в иной день поболее пятнадцати километров.
Васильеву в эту минуту изменило его обычное спокойствие. Он говорил отрывисто, будто отдавал команды:
— Еще не время думать о Берлине. Надо думать о том, как не пустить Гитлера в Киев. Вы не согласны? Вам мои взгляды кажутся пораженческими?
— Согласен. Не кажутся. Смотреть в глаза правде — не значит трусить перед ней.
— Спасибо. Я ни с кем не позволял себе делиться такими мыслями. Но не мог не сказать о них генералу Рябышеву и вам... После напряженного, взволновавшего нас обоих разговора Васильев широко улыбнулся.
— Конечно, приятно, что дивизия рванула вперед. Но я не позволяю себе обольщаться. Ведь это частный, совсем частный успех. Сумеем ли развить его? Боюсь, что нет.
Он уже не улыбался.
— Мы били во фланг полкам, которые спешили к Дубно и дальше на запад. Угодили в хвост одиннадцатой танковой и в голову шестнадцатой. Тут я смекнул: решает темп. Не дать опомниться, развернуться, перегруппироваться. Жать и жать...
Васильев сомкнутыми кулаками двигал по столу — "жать и жать".
— Эту мысль на лету схватил Болховитин. Пустил пехоту впереди танков. Она сбила прикрытия, наступала и разведывала противника одновременно. Получилось неплохо.
. . .
конец июня 1941г
