Севрюгов С.Н. ("Так это было... Записки кавалериста (1941–1945)")

. . .

Из-за сосен показался мотоциклист. Мелькнуло покрытое серой пылью лицо в огромных очках, непривычный глазу куцый мундирчик серо-зеленоватого цвета. Мотоцикл быстро приближался к засаде. Кризоротько рывком натянул петлю. Аркан поднялся перед самой грудью мотоциклиста. Гитлеровец, не успев затормозить, с полного хода налетел на упругий, как струна, ремень, вылетел из седла и растянулся на дороге.

Разведчики навалились на оглушенного мотоциклиста, скрутили ему чумбурами руки, предусмотрительно замотали башлыком рот. Не прошло и трех минут, как связанного по рукам и ногам гитлеровца перекинули поперек седла, вскочили на коней. Криворотько скомандовал:

— Галопом!..

Прежде чем вражеский солдат смог прийти в себя, всадники примчали его на лесную поляну, где стояли оседланные лошади, сидели и лежали кавалеристы.

— Ось вам, товарищ капитан, язык, — спрыгивая с коня, доложил Криворотько. С усмешкой добавил: — Тильки вин, ма будь, немий ций язык, бо до си ще ничого з нами не балакав...

Пленного отправили в штаб. Там прочли захваченный в его полевой сумке приказ 6-й пехотной дивизии, содержавший много ценных сведений о группировке противника на южном берегу реки Межи.

Другой разъезд конников встретил в лесу пробиравшегося куда-то старика. Его доставили к командиру эскадрона, накормили, напоили чаем, угостили махоркой. Старик рассказал, что в Троицком стоит рота противника с цифрой «58» на погонах, а в Пронине — до батальона солдат и гаубичная батарея на тракторной тяге. Гитлеровцы говорят, что все русские войска разбиты, а германская армия взяла Смоленск, Вязьму, Ленинград и подошла к Москве, откуда Советское правительство бежало в Сибирь.

— Но только никто из наших колхозников не верит этим рассказам, — заявил старик. — Как же это так может наше правительство в Сибирь уехать, если и сам немец — а уж на что брехун — и то не говорит, что Москву-то он взял?.. А разве без боя Москву можно отдать?..

Дед сидел на поваленной сосне, с наслаждением затягиваясь крепчайшей махоркой.

— Это, товарищи мои дорогие, мне очень даже хорошо понятно. Сам я — унтер-офицер гусарского полка. С немцами в ту войну не раз в бою встречался, крест георгиевский заслужил. Службу солдатскую еще помню... Не знаю, как у вас, в казачьих войсках, — старик бросил быстрый взгляд на красные кубанки своих собеседников, из-под ладони посмотрел на опускавшееся к вершинам сосен солнце. — А у нас, в регулярной русской коннице, это по уставу называется — ночной налет... Самое наше кавалерийское дело, а немец его ой-ой как не уважает... Бог на помощь вам, товарищи мои дорогие, — проговорил старик...

Быстро надвинулись сумерки. Непроглядная тьма окутала лес, с большаков уже не доносился шум моторов.

По разведанным тропам двинулись на свои места заставы. Ни звука, ни шороха!.. Хвоя, толстым слоем покрывавшая землю и дороги, скрадывала и осторожную поступь коней, и легкий ход пулеметных тачанок.

Ровно в три часа капитан Батлук поднял сигнальный пистолет. Высоко в небе загорелась красная ракета, медленно догорая, потухла над безмолвным селом, осветив его неясные очертания.

Тотчас же с опушки леса открыли огонь полковые орудия. Через несколько секунд в Троицком вспыхнуло. несколько багрово-красных разрывов. Орудия били непрерывно. Эхо гулко раскатывалось по разбуженному лесу.

В селе началась паника. Застрекотали моторы. Вспыхнули слепящие огни автомобильных фар.

Артиллерийский обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. На окраинах села завязалась ружейная перестрелка. Но вот, все заглушая, с трех сторон раздалось какое-то особенно грозное во мраке этой июльской ночи, нарастающее с каждой секундой «ура!» Послышался быстро приближающийся конский топот...

— Козакен!.. Козакен!.. — с ужасом кричали фашисты.

По улице села мчались всадники. Тускло поблескивали клинки. Началась ночная схватка. Крики, стоны раненых, выстрелы, автоматные очереди, ржание коней и над всем этим — непрекращающееся ни на мгновение протяжное «ура-а-а!»

С дорог, выходящих из Троицкого, раздалась стрельба, ритмично застучали пулеметы — заставы расстреливали убегавших гитлеровцев.

Вскоре все стихло. На востоке быстро светлело. Погожее тихое утро вставало над лесными просторами. Спешившиеся конники вытаскивали из погребов и подвалов, с чердаков и из сараев спрятавшихся туда полуодетых гитлеровцев. Изредка вспыхивала короткая перестрелка: кое-кто не хотел сдаваться...

Эскадроны собирались, шла торопливая перекличка. Время от времени после голоса офицера наступало тяжелое молчание, потом слышалось — негромко, сурово:

— Раненый...

— Пал в бою...

Взвились и рассыпались в утреннем светлом небе зеленые ракеты — сигнал отхода.

Батлук ехал по улицам села впереди эскадрона, направляясь к лесу. Рыжий белоногий дончак прядал ушами, храпел, пугливо косился на трупы гитлеровцев, валявшиеся на улице. У самой околицы поперек дороги лежал навзничь здоровенный белобрысый верзила, широко раскинув руки, словно хотел что-то схватить в момент, когда казачья шашка снесла ему полчерепа. Капитан натянул поводья.

— Вот тебе и «жизненное пространство»! — проговорил он вслух и тронул шенкелями коня...

8-я рота 58-го пехотного полка, стоявшая в Троицком, была почти полностью уничтожена. На улице и во дворах насчитали больше сотни вражеских трупов, много их валялось вокруг расположения застав. Немецкий лейтенант и семнадцать солдат понуро брели по дороге, окруженные кавалеристами. Было захвачено десятка три автоматов, которые охотно разобрали солдаты. Восемь ручных пулеметов, шесть минометов, сумки с картами и документами, снятые с пленных, составили трофеи разведывательного отряда.

Эскадроны переправились через реку Межу и потянулись лесом к расположению дивизии. Шли весело; солдаты, возбужденные успешным ночным боем, оживленно делились впечатлениями.

. . .

июль 1941г