. . .
Неподалеку от кладбища старший политрук Гуров собирает агитаторов. Пока суть да дело, красноармейцы и младшие командиры забрались в две свалившиеся в кювет полуторки.
Несколько дней назад подбили эти машины, на которых эвакуировалась городская библиотека. Бойцы набросились на книги.
— Я доложил Немцову, — рассказывает Гуров.- Он велел распределить по полковым библиотекам. Обещал сам прийти посмотреть...
В наклонившейся набок полуторке размахивает длинными руками высокий худой сержант:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.
Стараюсь оставаться незамеченным, смотрю и слушаю. Сержант декламирует с "подвывом", как заправский поэт. В книгу не заглядывает, Тютчева знает наизусть.
Едва кончил, заказывают еще.
— Про войну что-нибудь, товарищ сержант.
— Давай-ка Блока, Лева.
Сержант, как видно, привык к таким просьбам, не куражится:
И вечный бой! Покой нам только снится.
Сквозь кровь и пыль
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль...
Бойцы слушают задумчиво, с отрешенными лицами.
— Знаете что, — предлагает чтец, — пусть каждый выберет одну книгу, только одну, которую ему хочется иметь с собой. Начальство, думаю, разрешит.
Я выхожу из своего укрытия.
— Начальство разрешает.
Сержант немного смутился. Он не подозревал, что я его слушаю.
— При одном условии... Как ваша фамилия?.. Тимашевский? Только, товарищ Тимашевский, при условии, что и начальству разрешается взять одну книгу.
Я залезаю в машину и вместе со всеми роюсь в ящиках. Милое дело — копаться в книгах. Можно, кажется, забыть обо всем на свете...
Малорослый красноармеец в желтой от глины шинели извлек здоровенный том в сером переплете.
— Я свое нашел. Четыре книги "Тихого Дона" вместе. Кто-то взял Некрасова, кто-то раскопал тоненькую, изданную библиотечкой "Огонька" книжку Есенина.
— А вы чем разжились, сержант Тимашевский?
— Да вот, товарищ бригадный комиссар...
В руках у сержанта "Верноподданный" Генриха Манна.
— Кое-что объясняющая книга. Беспощадно написана...
— Вы филолог?
— Нет, физик. Недоучившийся физик. Еще точнее, едва начавший учиться физик. Три месяца на первом курсе и — ать-два. Призывник тридцать девятого года.
Я помню парней, которых пришлось сорвать со студенческой скамьи. Многим мучительно дался призыв. Но почти все стали со временем толковыми бойцами и сержантами.
Наверно, длиннорукий и длинноногий Тимашевский нелегко овладел этим "ать-два". "Заправочка" и сейчас неважнецкая. Вид не лихой. Гимнастерка пузырем выбилась из-под ремня, сухопарым ногам просторно в широких кирзовых голенищах. Да и вообще не красавец сержант Тимашевский. Красное обветренное лицо, глаза навыкате, нос, будто срезанный снизу. При разговоре верхняя губа поднимается, обнажая розовые десны и длинные зубы.
Если полюбят тебя, сержант Тимашевский, девчата, то уж никак не за красоту. За ум твой полюбят, за высокую душу.
— ... Сейчас книга столько сказать может. И о немцах и о нас. Вон как Блока и Тютчева слушают. А сегодня ночью я в танке подряд Маяковского на память читал. Помните вот это:
На землю, которую завоевал и полуживую вынянчил...
— ...Я прежде и не подозревал, что столько наизусть знаю. По наитию вспомнил. Как иной раз на экзаменах.
Подошедший Немцев залез в машину и тоже принялся рыться в ящиках. Мне было любопытно, что выберет замкомдив. Полковой комиссар долго не находил книгу по душе. Наконец достал одну небольшого формата, в пестром библиотечном переплете. На лице Немцова отразились удивление, радость, сомнение. Никому ничего не говоря, он сунул книгу в карман плаща.
Подбежал Гуров (ходить ему было несвойственно).
— Товарищ бригадный комиссар, разрешите начинать. — И, не дожидаясь разрешения, повернулся к агитаторам: — прошу из читального зала на лоно природы.
Шагая вслед за агитаторами, я тихо спросил у Немцева:
— Что же вы выбрали?
— Так, пустяки...
Полковому комиссару не хотелось отвечать.
— А все-таки?
— Книга подлежит изъятию. Каким-то чудом в провинциальной библиотеке сохранилась.
Он посмотрел на меня и задиристо улыбнулся. Эту улыбку, подумал я, Васильев и считает "одесской жилкой".
— Николай Кириллыч, я выбрал "Одесские рассказы" Бабеля. А вы, разрешите полюбопытствовать?
— Я всех хитрее. Однотомник Пушкина.
Этот однотомник прошел со мной всю войну. Он и сейчас у меня в книжном шкафу. Истрепанный, с трехзначным библиотечным номером, с фиолетовыми кляксами печати на титульном листе и семнадцатой странице...
. . .
конец июня 1941г
