. . .
Удивительное зрелище открывается мне, когда танк выходит на плато. В первый момент кажется, будто справа и слева горит лес. Черный дым обволакивает деревья, кусты, задевая за ветки, медленно ползет в небо.
Останавливаемся у подбитой "тридцатьчетверки". Бледный худой лейтенант с лицом и руками, перепачканными маслом, объясняет:
— То горят танки. Шестнадцатая непромокаемая. Машины стояли на опушке, а экипажи дрыхнули в лесу. Мы били с короткой дистанции. Снаряд — танк, снаряд — танк... Майор Сытник пошел вперед.
Связываюсь по рации с Сытником. В наушниках знакомый голос:
— Дали Гитлеру. Нехай посчитает, скильки танков в лесу горят.
— Где Васильев?
— Не знаю. Небось с Волковым.
На открытом поросшем густой травой поле все чаще встают черные фонтаны.
КВ по диагонали пересекает поле и нагоняет колонну Волкова.
Но Волков тоже не знает, где Васильев и Немцев. Он видел, как танк комдива пошел в атаку, как взял правее, в сторону Сытника. Сначала слышал по радио Васильева, но потом голос комдива умолк.
Тем временем из лесу появляются фашистские машины. Значит, враг уже сориентировался и вводит в бой резервы. Теперь нас может выручить только скорость. Но не бросать же на произвол судьбы машины Петрова!
В небе проплывает "костыль". За ним спустя минут пять — эскадрилья бомбардировщиков. Она еще не отбомбилась, когда из-за леса вышла вторая, потом третья... шестая... Мы потеряли счет. Исчезла граница между полем и лесом. Исчезла дорога. Исчез горизонт...
Но связь с Сытником и Волковым работала. Прямой наводкой бил по немецким танкам гаубичный дивизион, которым командовал Новиков.
Курепин вовремя подтянул командный пункт вперед, поближе к своим танкам. У него осталась одна санитарная машина и три штабные.
Полковые и дивизионные штабники осаждают меня — что делать с документами?
Подбегает Оксен:
— Сзади, на опушке, наши танки.
Я поднимаю к глазам бинокль. Неужели возможно такое? Неужели наконец-то Рябышев прорвался к нам?
Но почему танки не устремляются на помощь, почему медлят, неторопливо разворачиваются перед лесом?
И прежде, чем я увидел кресты, понял, это немцы. Они не спешат атаковать, ждут основные силы. К чему спешить, куда мы денемся?
Командный пункт переходит к лесу, под защиту дивизиона Новикова. Туда же постепенно стягиваются танки Петрова, изуродованные, с израсходованными моторесурсами.
Еще часа два назад, когда я говорил с Сытником, фашистские машины не охватывали нас железной клешней, не зажимали мертвой хваткой, и небо еще было чисто. Горели на опушках десятки немецких машин и, возможно, мы могли вырваться. Но для этого надо было пожертвовать тихоходной группой Петрова. Иными словами: ради возможного собственного спасения и спасения части сил предать товарищей, бросить их на верную гибель... Нет, на такой шаг я не мог пойти и поныне считаю, что поступил правильно.
...Когда очередная бомбежка кончилась, со всех сторон на нас рванулись в атаку Рz.III и Рz.IV. Сосчитать их было нельзя. Может быть, две сотни, может быть — три.
Факелом заметалась по полю одна наша "тридцатьчетверка". На КВ навалилось сразу десятка полтора Рz.IV.
Расстреливаем немецкие машины в упор. Кончились снаряды, пошли на таран.
Запылала, как костер, машина Волкова. Он с трудом выбрался из нее. Раненая нога отказывалась служить, Волков упал и потерял сознание. Вслед за ним из открытого люка горящего танка не появился никто.
Сытник в горячке боя вырвался на КВ вперед. Протаранил несколько Рz.III. Машина превратилась в бесформенную груду металла. Он стал отходить с экипажем в чащу кустарника.
Сочная трава вокруг пожелтела. Дым цепляется за нее. Несмолкаемый грохот наполняет воздух, перекатывается по лесу. Не разберешь, где наши танки, где фашистские. Кругом черные стальные коробки, из которых вырываются языки пламени.
Спасибо Новикову и его пушкарям. Они как могли прикрывали КП и подтянувшиеся горе-машины Петрова.
Но гитлеровцы уже дали знать своей авиации, что артдивизион в руках у русских. И вот завыли, падая на огневые позиции, пикирующие бомбардировщики. Десятка полтора артиллеристов убито и ранено. Три гаубицы изуродованы.
Я подбежал к оглушенному Новикову, крикнул на ухо что есть силы:
— Прикрывай наш отход, потом — орудия в воздух и отходи с людьми к месту сбора. Понял?
Новиков кивнул головой. Расслышал или сам догадался — не знаю. Больше я его не видел...
Солнце, огромное, красное, не спеша клонилось к западу. Неужели уже закат! Мы деремся с предрассветного часа. У людей как бы атрофировались нервы, заглушен инстинкт самосохранения. Иные совсем не реагируют ни на бомбы, ни на снаряды. Вылезают из танков, выпрыгивают из окопов, не склоняя голову, идут вперед, пока не свалит пуля или осколок...
Окрашенные алым цветом — то ли от пожаров, то ли от заходящего солнца — мы двинулись дальше. Горстка покореженных, еле тянущихся танков, санитарка, три штабные машины. На танках и рядом с ними — остатки десанта и лишившиеся машин танкисты.
До леса нас преследовали пули и снаряды. Но как только вошли в чащу, огонь стал слабее. Фашистские танки не увязались за нами. И при очевидном многократном превосходстве гитлеровцы остерегались нас.
. . .
конец июня 1941г
