Мацапура С.С. ("Товарищ сержант")

. . .

В глубине площади слева по ходу машины высокий каменный забор. У ворот маячит кто-то в длиннополой белой шубе. Ага, часовой! Заметив пятиконечную звезду и гвардейский знак на башне танка, он бросает винтовку, скидывает шубу и пытается удрать. Бежит не в ворота, а вдоль забора. Однако от танка далеко не убежишь. Малость посостязавшись с нами в беге, часовой прилипает спиной к ограде, тянет вверх руки. Одежонка на нем полувоенная, знаков различия нет.

Подъезжает машина командира роты. С помощью Гришпуна Аматуни допрашивает пленного. Тот отвечает на странном языке. Немецким владеет примерно на моем уровне. Бубнит:

— Рус фрау... Гитлер капут... Дейчланд нихт...

— Он голландец, — разобравшись, говорит Гришпун. — Работает по найму у барона Штирлиха. Охраняет барак с русскими женщинами.

Пленник мотает башкой, плачет, бьет себя кулаком в грудь:

— Дейчланд нихт. Голланд, голланд!

— Эх, вояка! — буркает Воробьев. — Где «рус фрау»!

Сносим танком оплетенные поверху колючкой ворота. Большой, чисто прибранный двор, хозяйственные постройки. Птичник, что ли? Слышно, как гомонят гуси, кудахчут, паникуя, куры. Сотни птиц, а может, и тысячи.

На дальнем краю двора барак. Окна забраны решеткой, поверх нее колючая проволока. На широких двустворчатых дверях висит здоровенный амбарный замок. В бараке полная тишина. Ключа от двери у этого голландца не было. Аматуни крикнул:

— Девушки, не бойтесь! Мы советские танкисты. Отойдите подальше от дверей, сейчас выдавим.

Они не отвечают. Не верят. Напуганы. Что нам делатъ?

Подвожу танк к окну, аккуратно высаживаю его стволом пушки. Аматуни приникает к темному отверстию, опять объясняет, кто мы. И вдруг внутри барака взрыв женских голосов — кто в слезы, кто в радостный крик:

— Родненькие! Наши! Наши!

Такое у них там волнение, сбились к дверям, стучат руками и ногами, ничего больше не слушают.

Выбить двери танком нельзя — женщин подавишь. Зацепил я тросом засов с замком, дал задний ход, вырвал двери на себя. Они упали, из барака рванула на мороз туча пыли, спертый воздух. Толпой высыпали женщины. Страшно на них смотреть — изможденные черные лица, одежда — рубища. Не различишь, молодые они или старые. Облепили машину, стащили с брони старшего лейтенанта Аматуни, едва не задавили в объятиях. Большого труда стоило их успокоить.

Заметили женщины этого самого голландца, просят:

— Отпустите его. Он нам брюкву с кухни носил. Потихоньку от немцев.

Просят второго охранника найти. Тот был настоящий садист, бил прикладом, стрелял без предупреждения. Но найти его не удалось. Удрал.

В поселке когда-то жили поляки. Фашисты их почти всех выселили, отдали дома и окрестные земли своим колонистам, пригнали рабочую силу с оккупированной советской территории. Большинство этих женщин было из Курской, Смоленской и Ленинградской областей. Жили они в нетопленом бараке, питались бурдой из брюквы, за малейшую провинность их секли плетью. А плеть та со стальной проволокой. Многих засекли насмерть. Нет, расправу чинили не профессиональные палачи-эсэсовцы или гестапо. В том-то и дело, что били и мучили наших женщин обыкновенные штатские колонисты, на которых они работали. По нашей терминологии — кулаки.

— Что нам теперь делать? — спрашивают женщины.

Аматуни кивнул в сторону красивого двухэтажного особняка, что стоял за каменным забором, в саду, на другом краю двора:

— Чей дом?

— Барона Штирлиха, хозяина.

— Ступайте туда, — говорит Аматуни. — Помойтесь, приведите себя в порядок. Да поешьте как следует. Подойдут наши тылы, отправят вас домой...

Мы поехали дальше. К утру подавили сопротивление нескольких мелких очагов обороны. Получили приказ передохнуть, вернулись на баронское подворье. Не узнали наших девчонок. Посчитали их ночью, мягко говоря, пожилыми. А большинству из них по 16–18 лет. Помылись, приоделись, повеселели. Говорят:

— Парадный обед вам готовим. На первое — суп из индейки, на второе — жареный гусь с яблоками.

Однако оценить кулинарное искусство наших девчат мы не смогли. И индюшка, и гусь варятся долго, а тут сигнал тревоги. Забираемся в машины, заводим моторы, девушки — в плач. Очень уж хотелось им, чтобы день этот до конца был праздничным, хотелось по-настоящему угостить своих освободителей! Попрощались, девушки просят адрес, а Воробьев шутит:

— Пишите: Берлин, до востребования, солдату-победителю Ивану Воробьеву...

. . .

январь 1945г

- в начало отрывка

- на главную

- мозаика

- галерея



Hosted by uCoz