. . .
За Доном как-то стало легче, и я принялся искать своих и вскоре нашёл. Наш полк отводили куда-то вглубь, на переформирование. На наше счастье начфин содрал с древка полковое знамя, положил в портфель и нас нашёл, а какой-то другой артполк потерял знамя, хотя матчасть всю вывел за Дон. Их расформировали, начальство в штрафную, номера их полка не стало, взяли пушку безномерного полка, а наш полк как был 80-й, таким и остался, только пушки уже не горно-вьючные, а полевые ЗИС-3, такие же 76-мм, но более мощные, не такие прыгучие при стрельбе, как наши. И дальность стрельбы намного большая, и возили их не лошадьми, а машинами. Ко всем этим переменам нам было отведено место и немного времени для освоения.
На одном из участков немец наши войска, стоявшие на правом берегу, стал теснить, шли сильные бои, и наш полк погнали на выручку. У нас было 4 пушки, и каждую возил свой автомобиль. В это время я уже был наводчиком, у нас был ЗИС-5, а у остальных американцы: «форд», «шевроле», «студебеккер». С горючим было трудно: давали для ЗИСа три ведра керосина и ведро бензина, из которого шофёр себе отливал в бутылку. «Американцам» - наоборот: три бензина и ведро керосина. Если требуется завести машину, да ещё утром, то наш ЗИС из этой бутылочки хлебнёт, сам заведётся и других заведёт с буксира.
Так было и в то утро, когда потребовалась помощь нашим войскам на правом берегу. Пока наш ЗИС заводил «американцев», они уехали, а мы загрузились снарядами, подцепили свою пушку, но когда приехали, те три пушки уже почти окопались. Расположилась батарея на опушке лесного пятачка, команда: пушка от пушки 40 метров. Так вышло, что командир батареи ушёл в лесок, что впереди нас, к 5-й нашей батарее (кстати, ею командовал немец по национальности) согласовывать действия, а я был и наводчиком, и командиром орудия. Посмотрел на высокий правый берег Дона, на лесок, где стоит 5-я батарея, на то место, на котором стоит наша пушка, и вижу: если враг подойдет близко, то наши снаряды будут задевать верхушки деревьев, поэтому я самовольно отодвинул место для пушки ещё метров на 80.
Поставили пушку, окапываемся, машина ушла в укрытие, приходит комбат и спрашивает у лейтенанта, пришла ли четвёртая? Пришла. «Да нет её тут», - возмущается комбат. Лейтенант отвечает: «Она немного дальше». Прибегает к нам разъярённый комбат и кричит: «Что за самовольство, кто позволил нарушать правила?!» Я начал оправдываться, да где тут - получай 5 суток гауптвахты. Это первая и последняя в моей жизни «губа». В лесочке на свежем воздухе приставили ко мне часового, нашего же солдата, и мы начали обустраивать мою «губу». Вырыли ямки по колено, сами сели, опустили в ямки ноги, закурили. В это время связисты дали связь со взводом управления и поступила команд: «Огонь!». Начали три пушки стрелять, слышу - прицел с каждым выстрелом уменьшается, немец всё ближе к Дону, он в мёртвой зоне для наших орудий и тем более для 5-й батареи - она ближе нас к берегу. Тут бегут с 5-й и кричат: «Не стреляйте, ваши снаряды рвутся у нас над головами». Всё стихло, не стреляет наша батарея, не стреляет 5-я батарея, а я кричу: «А наша пушка может стрелять... Комбат: "Стреляй!" Так я на губе, без снятия с наказания начал стрелять. Комбат 5-й взял на НП в свои руки командование, и мы одной пушкой начали палить: израсходовали свой боезапас, своей батареи и начали носить снаряды с 5-й.
Поначалу я вскакивал со станины при выстреле, отрывался от панорамы, а затем прыгал вместе с пушкой. Телефонист передавал данные и благодарности от комбата 5-й. Ствол раскалился, из откатников вытекала тормозная жидкость и кипела, а я угорел. На мой счёт записали несколько пулемётов врага, четыре миномёта и много фрицев. После боя (атаку мы отбили) с того берега возвратились наши разведчик-наблюдатель Карпов и связисты Свистков и Улановский. Как рассказали позже, на середине Дона лодку обстреляли из пулемёта и Улановскому пуля попала в грудь, он только и успел сказать: «Передайте маме, что я честно погиб за Родину». На нашем берегу его и похоронили.
. . .
лето 1942г
